Когда на оккупированной территории оказались высокопоставленные командиры Красной армии, гестапо делало всё, чтобы переманить их на свою сторону — от роскошных обещаний до изощрённых пыток. Но нашлись те, чья присяга оказалась крепче голода, холода и плёток. Эти три истории — хроника несгибаемой воли, которой не смогли распорядиться ни фашистские вербовщики, ни лагерные надзиратели.
Михаил Иванович Потапов: командарм, который пережил многое, чтобы вернуться
Осень 1941‑го: 5‑я армия генерала‑майора Михаила Потапова прикрывает Киев, сражаясь за каждый мост через Днепр. В одном из контрударов штаб оказался отрезан бронегруппой Гудериана; при попытке выхода Потапова схватили фашисты. Формуляр на пленного сразу отправили в Берлин с пометкой «ценный агитресурс»: свежие поражения РККА делали любого командарма потенциальным аргументом для немецкой пропаганды. Но уже первый допрос показал: «материал негоден» — генерал громко заявил, что даже «если немцы дойдут до Урала, победы им не видать».
Ждать от такого человека совместных заявлений стало бессмысленно, и Потапова распределили по общему лагерному режиму: голод, тиф, тяжёлые работы. При этом он оставался негласным командиром — устраивал лекции об ударах у Халхин‑Гола, разъяснял политические сводки, собирал пайки для молодых красноармейцев. Весной 1945‑го американские части освободили лагерь, и по Михаил Потапов, наконец, отправился домой.
В Москве командарм прошёл бесконечные фильтрационные комиссии: ни один из следователей так и не нашёл доказательств «нелояльности». Звание вернули, но партийный билет задержали — слишком уж долго был «по ту сторону линии фронта». Выправил ситуацию маршал Жуков: в характеристике он назвал Потапова «лучшим командармом, человеком большой души, которого любили все подчинённые». В конце 1940‑х Потапов уже снова командовал корпусом.
Пётр Георгиевич Новиков: несгибаемый генарал-майор, оставшийся верным присяге
Севастополь, лето 1942‑го: город объят пламенем, 109‑я стрелковая дивизия держит последнюю линию, а её командир генерал‑майор Пётр Новиков ежедневно меняет наблюдательный пункт, чтобы оставаться с бойцами до финального выстрела. Когда стало ясно, что порт скоро падёт, Новикову предложили эвакуацию морем — катер сумел уйти только на пару миль и был подбит Люфтваффе. 9 июля израненного командира вытащили из воды немецкие морпехи. Вместо камеры его сперва отвели в штаб, где уже ждал фельдмаршал Эрих фон Манштейн — новоиспечённый герой «за взятие Севастополя».
Манштейн, известный тонкой психологической обработкой пленных, начал с похвалы: мол, обороной восхищается сам рейхсканцлер. Затем последовали офицерские привилегии, личный автомобиль, радио‑обращение к гарнизону. Новиков поблагодарил «за высокую оценку мужества русских солдат» и ответил: «Я солдат и останусь верен присяге до конца» — фраза, вошедшая в лагерный фольклор. Через несколько месяцев давление усилили: от генерала требовали присоединиться к Русской освободительной армии Власова. Он отказался снова, и статус почётного пленника сменился на «особо опасного».
Во Флоссенбюрге, куда вскоре перевели Петра Новикова, дисциплина поддерживалась резиновыми дубинками и отсутствием пайка. Охранники считали заключенного «символом упрямства», и каждый сигнал тревоги давал повод наказать его первым. В августе 1944‑го одна из таких «профилактик» оказалась смертельной: тело генерала обнаружили у барака с вмятиной в черепе. Дежурный отрапортовал о «несчастном случае при нарушении порядка», но, по рассказам его товарищей‑узников, все поняли: «Севастополь выдержал ровно столько, сколько билось сердце его защитника».
Дмитрий Михайлович Карбышев: генерал-лейтенант, чьи знания так и не достались фашистам
Профессор, автор десятков учебников по инженерной подготовке и блестящий практик, генерал‑лейтенант Дмитрий Карбышев входил в число тех офицеров, чьё имя знали даже курсанты младших курсов. За его плечами строительство оборонительных рубежей, которыми позже восхищались коллеги и соперники. Именно поэтому, когда в августе 1941‑го под Минском учёный‑фортификатор оказался в немецком плену, начальники «Абвера» решили: такого спеца нужно во что бы то ни стало завербовать.
В Берлине для Карбышева генерала уже подготовили щедрый «контракт»: отдельная квартира, штат ассистентов, доступ к секретным архивам и право заниматься чистой наукой под покровительством рейха. «Соглашайся — и будешь жить как профессор в университетском городке», — уговаривали следователи. Но он лишь пожал плечами: «Работать на тех, кто стреляет в моих солдат? Никогда». После отказа его рацион урезали до минимума, а барак сменился на каторжную стройку. Пленный генерал таскал камни для оборонительных стен Третьего рейха.
С годами «перевоспитание» превратилось в бесконечную пытку Карбышева гоняли по лагерям, но ни угрозы, ни холодные карцеры не заставили его сотрудничать с фашистами. В феврале 1945‑го, когда фронт уже гудел близ Маутхаузена, охрана вышла на утреннюю поверку с шлангами. На морозе генерала обливали ледяной водой, пока сердце не остановилось.
